— Руль дубовый. С круглой головой. Румпель[70] железный.
— Господа, по сути дела, постройка еще не начиналась и произведены лишь заготовки материалов, — сказал Невельской. — Но я бы желал довести до вашего сведения, что по настоятельному совету его превосходительства адмирала Лазарева и при согласии графа Гейдена я полагал бы полезным и нужным произвести некоторые изменения в первоначальном проекте.
И тут он начал: надо развалить бока по одному футу с каждой стороны, уменьшить на три фута длину гальюна, сделать маленький полубак…
— Я имею в виду совершенно изменить внутреннее расположение, с тем чтобы поместить как можно больше груза.
Невельской заметил, что датский мастер не горячится и слушает с интересом.
— Светлейший князь Меншиков желает, чтобы транспорт мог поместить сколь возможно большее количество воды, по крайней мере на четыре месяца, а провизии — на семь…
Сказал, что адмирал Михаил Петрович Лазарев прислал все чертежи, а также «дельную книгу». Бергстрем опять переглянулся с компаньоном. Присылка «рабочих чертежей»! Капитан здесь же их выложил. Якобсон посмотрел и сказал, что изменения, о которых просит князь Меншиков, не представляют большой сложности.
Невельской как-то сразу почувствовал союзника в Якобсоне и, кажется, не ошибся. Знаток дела тем охотней берется за него, чем больше затруднений.
Но Якобсон заметил, что судно будет своеобразного вида.
Якобсон сказал это с легкой и хитрой улыбкой.
— Да, это я знаю.
Но Невельской далеко еще не все сказал. Придется против проекта уменьшить рангоут, сделать короче мачты: бушприт[71] — на четыре фута, грот-мачту — на три, бом-брам-стеньги[72] — на четыре. Гик[73] — на полтора. Совершенно необычайного вида получится судно! Но об этом пока не сказал.
На столярную работу военный инженер Фомин должен нанять вольных рабочих от Свеаборгского порта.
Компания запросила с кораблестроительного департамента лишних девятьсот рублей.
Проекты постройки четырех шлюпок для брига также утверждены. Паровой шлюпки компания не могла сделать.
На десятивесельный баркас придется поставить в Англии паровой двигатель с винтом. Больше негде… Надо хлопотать об отпуске средств в кораблестроительном департаменте. А начальников департаментов у нас ведь никогда на месте нет — то они на важных торжествах, то на приемах; наши адмиралы то болеют, то на даче или в деревне, то чем-то заняты, бог знает чем. И, зная это, Невельской смело действовал, иногда от их имени, с их чиновниками.
Воскресенье провели у Бергстрема в загородном доме. Катались на коньках на замерзшем озере, расчищенном от снега. Дочери хозяина не уступали в этом искусстве гостям.
Невельской и Казакевич ни разу не катались с тех пор, как закончен корпус. А тут приготовлены башмаки с коньками, куртки. В корпусе это развлечение не очень поощрялось. Считалось бездельем. Кадеты, бывало, на поленьях с берега катались.
Утром оба компаньона в кабинете разговаривали с офицерами об условиях нового соглашения.
— Мы согласны ускорить постройку судна! — заявил Бергстрем. — А также произвести изменения в проекте.
— Да, да! — с неизменной улыбкой подхватил Сулеман. — Мы можем это сделать. — Оба компаньона очень дорожили казенными заказами. — Желание его светлости! — заметил Сулеман. — Это очень хорошо! Светлейший князь — благодетель Финляндии!
Через несколько дней начерно составили новое подробное обязательство.
В тот день обедали у Сулемана. Бергстрем рассказал офицерам между прочим, что в Або произошли серьезные волнения, что на улицах расклеены были афиши с надписями: «Долой Николая I!», «Долой Меншикова!» — и что русские студенты на одном из сборищ выступали вместе с финнами. Бергстрем говорил об этом с возмущением.
* * *
Дни были очень короткими. Невельской и Казакевич по утрам приезжали на док.
Невельской, куря трубку, часами смотрел, как работали белокурые молчаливые рабочие. Они знали, что транспорт пойдет кругосветным в восточные моря, что капитан просит ускорить работы и постараться.
Вскоре из Петербурга пришел ответ, и новое обязательство было подписано. Лейтенант Казакевич оставался в Гельсингфорсе наблюдать за постройкой судна.
Проводить Невельского явились на «Ижору» Бергстрем и Сулеман.
— Так, пожалуйста, по приезде в Санкт-Петербург, — просил Бергстрем, — передайте наше нижайшее почтение его светлости.
— И обратите внимание его светлости, что Сулеман и Бергстрем пошли навстречу его пожеланиям, — сказал Сулеман.
Хвойные леса на гранитных скалах вскоре исчезли в морской мгле. Пароход, время от времени давая гудки, шел в густом тумане, держа курс на Ревель.
Невельской стоял на мостике, хватая то ручку машинного телеграфа, то рупор. Сменяясь с вахты, целыми часами писал у себя в каюте. Представитель в Лондоне на доках — инженер Швабе. Консул в Портсмуте — Матвей Марч.
Невельской составил подробные письма. К Марчу — куча разных просьб. Но пока еще рано эти письма отсылать.
Швабе должен узнать, можно ли заказать для «Байкала» паровую шлюпку с архимедовым винтом. Мало написать, надо в Петербурге выхлопотать деньги, упросить Меншикова, может быть, придется хлопотать через Гейдена или Беллинсгаузена. С Константином об этом говорено прежде, но хотели в России построить.
Бергстрем и Сулеман не могли сделать паровой шлюпки, хотя Невельской как оглушил их, сказав, что его высочество великий князь Константин Николаевич желал бы этого. Но паровых судов компания не строила и шлюпку паровой машиной оборудовать не могла.
На рассвете вошли в огромный Ревельский залив. На светлом небе отчетливо вырисовывались силуэты кирок и древней крепости Вышгорода или Домберга на холме среди города. Но игла кирки святого Оляя, построенной почти на уровне моря в гуще эстонских домов у подножия холма, поднялась из низины выше крепости и выше холма, и даже выше шпилей башен, построенных баронами на вершине Домберга.
Глава одиннадцатая
КАНЦЛЕР
…И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин…[74]
А. Пушкин.
Николай Павлович пробуждается рано. Петербургский рассвет зимой поздний. Государь приучил весь Петербург работать до свету. Не тех простых чиновников, которые трусят в должность, перекусив «селедочкой с хлебцем», а высших вельмож.
…Одна за другой задолго перед рассветом подкатывают к подъезду крытые кареты. Прячась от мороза в зеркальных модных экипажах, люди привозили с собой часть домашнего тепла, уютной, утренней истомы и вчерашних светских впечатлений.
Входя в приемную, где надо было ждать, каждый чувствовал себя как петровский конь, вздернутый на дыбы. В этот час вышибало из всех ощущение прелести жизни.
В конце концов все привыкли, но никому не нравилось. А государь требовал ранней явки, словно тут гвардейская казарма.
Приемная в Зимнем дворце, где среди низкой колоннады расставлены кресла, в самом деле кажется похожей на казарму или на комендантскую при новейшей тюрьме. Остальные тысячи комнат дворца — библиотеки, бальные и приемные залы с торжественными портретами, с роскошными люстрами, ложа спальни под торжественными балдахинами. А тут походит на проходные комнаты фрейлин на третьем этаже. Колонны и мрамор те же, что и всюду, но есть что-то от казармы.
Шесть часов утра. Почти одновременно входят канцлер граф Нессельроде и князь Меншиков.
У графа Нессельроде тонкая шея и узкая голова. Он мал ростом, с выцветшими глазами навыкате, со звездами и орденами на ленте и по мундирному фраку, с усыпанным бриллиантами портретиком царя Николая на груди. Черные волосы взбиты, чтобы придать канцлеру роста.
Огромный князь Меншиков сдержанно-почтительно кланяется ему и говорит прямо в лицо:
— Истинно обезьяна! Здравствуйте, Карла Васильевич!
Граф Нессельроде почти не понимает по-русски, смотрит миг вопросительно, с тревогой, он чувствует иронию. Сам насмешливо улыбается.
Князь достает платок из заднего кармана, отворачивается…
Оба вельможи садятся на легкие кресла у мозаичного столика.
Пятерки свечей в стенных подсвечниках освещали приемную. В обмерзших окнах дворца еще ночь. Где-то там, во тьме, на морозе, шагали часовые, проезжали патрули, опять кареты подкатывали ко дворцу: министры приезжали на доклад… А в казармах по всему Петербургу уже чистились, одевались, затягивались. И чистили лошадей, приготовлялись к утреннему учению. Вся столица была как бы единой огромной казармой.
Государь точен, вызовет минута в минуту. Сейчас у него петербургский полицмейстер. Входя в приемную, Нессельроде и Меншиков видели, как в дверях государева кабинета исчезли фалды полицейского мундира. Первым ежедневно докладывает полицмейстер. Но иногда он задерживается, видимо, что-то происходит в Петербурге. Канцлеру и министрам при всей аккуратности и обязательности государя приходится ждать.
